На пути к соборности

 

Рожденная на христианском Востоке прекрасная идея государственности, оcнованной на принципе симфонии власти духовной с властью государственной, оказалась несбыточной мечтой. И та и другая стороны забыли предупреждение Христа о разделении, а не слиянии Церкви и государства: Божье — Богу, а кесарево — кесарю.

 

Но в допетровской Руси существовало все-таки хотя бы сознание того, что принцип симфонии нарушается (в основном — князьями и царями, а порой, как при патриархе Никоне, — и церковной властью). Петр же Великий и вообще похоронил всякое понятие о какой-либо симфонии. Церковь стала ведомством православного исповедания. Земным главой ее стал император, от имени которого до самого отречения Николая II ведомством этим управлял обер-прокурор — мирянин, назначаемый царем и обладавший фактически неограниченной властью над духовенством вообще и Архиерейским синодом в частности.

 

Тему реформирования отношений между государством и Церковью с предоставлением последней больших прав поднимали и славянофилы, и Достоевский, сказавший, что зажатая в обер-прокурорские тиски Церковь пребывает в параличе. А когда царь в своем Манифесте в декабре 1904 г. пообещал преобразования, в том числе и закон о веротерпимости, на это обещание откликнулся специальной запиской Государю митрополит Петербургский Антоний (Вадковский), предупреждавший, что пока Православная Церковь остается в подчинении у государства, от веротерпимости выиграют секты и прочие религиозные образования, не зависящие от государства, тогда как Православная Церковь останется в узах государственного аппарата, лишенная прав свободного развития, а следовательно — и миссионерской динамики. Митрополит испрашивал у Царя права на созыв архиерейского съезда для решения насущных вопросов положения Церкви в государстве.

 

За этим последовала так называемая Записка (тогдашнего премьер-министра) Витте, составленная группой собранных им иерархов, испрашивавшая у Николая II разрешения созвать Поместный собор для избрания Патриарха и вывода Церкви из-под государственного контроля. Как известно, Царь согласился было на Собор, но от этого шага отговорил его доживавший свои последние земные годы обер-прокурор Победоносцев. И царь, первоначально положительно отнесшийся к идее восстановления патриаршества, 31 марта 1905 г. повелел отложить созыв Собора «до успокоения в стране» (хотя провести радикальные реформы в гражданско-политической области отсутствие «успокоения» не помешало…).

 

В 1905 г. Синод разослал всем епископам опросники относительно желательности преобразований в Церкви. К ужасу обер-прокурора Победоносце­ва, почти все ответы осуждали синодально-прокурорскую систему и предлагали­ весьма радикальные реформы во всех областях жизни Церкви, требуя ее авто­номии от государства. После провозглашения Манифеста 17 октября 1905 г. дальнейшее обер-прокурорство Победоносцева, принципиального противника реформ, стало невозможным. Он ушел в отставку и вскоре скончался.

 

Вместо Собора Царь разрешил созвать лишь Особое (предсоборное) присутствие для разрешения вопросов церковной реформы. В нем участвовало не менее десяти самых видных архиереев и двадцать один профессор. По академическому уровню и эрудиции это в истории России был, несомненно, самый представительный и богословски квалифицированный съезд по вопросам церковного устройства. Недаром германский историк Русской Церкви профессор Гюнтер Шульц приравнивает Присутствие по значительности и своего состава, и своих решений к Собору.

 

Об основательности и плодотворности Предсоборного присутствия говорит уже то, что опубликование материалов и определений его заняло шесть увесистых томов. Причем почти до конца заседаний было неясно, победят ли сторонники сохранения коллегиальной или сторонники патриаршей системы. Победа последних, хотя и с очень небольшим перевесом, объясняется, вероятно, желанием сопоставить монарха во главе государства с личностью патриарха во главе Церкви в предположительном восстановлении церковно-государственной симфонии.

 

Молодой (но уже весьма консервативный) выпускник Свято-Тихонов­ского института священник Георгий Ореханов почему-то считает Присутствие бесплодным, хотя его работы были опубликованы в 6 томах и легли в основу повестки дня будущего Поместного собора. Он обвиняет либеральное крыло участников Присутствия в том, что оно механически переносило принципы только что появившейся Государственной думы в область представительства в Церкви. Но позднее тот же Ореханов признает, что синодальной системой Церковь и государство были так тесно повязаны друг с другом, что для развязки этой связи потребовались бы радикальные изменения в обеих структурах2. Вполне резонно, однако, Ореханов считает, что появление Государственной думы еще больше осложнило проблему взаимоотношений Церкви и государства: раньше Церковь зависела от православного царя; теперь значительная часть функций, в том числе и государственное финансирование Церкви, перешли ко внеконфессиональной Думе, в которой депутаты, православные по существу, а не по форме, составляли меньшинство.

 

Но вернемся к Предсоборному присутствию. Среди остро-спорных проблем, возникших в нём, был вопрос о представительстве на будущем Соборе. Консерваторы стояли на том, что Церковь представляют епископы, в крайнем случае допуская представителей клира и мирян, но с совещательным голосом. Либералы же настаивали на предоставлении клиру и мирянам решающего голоса, а также на трехступенчатых выборах делегатов на Собор от мирян, двухступенчатых для клира и прямого и полного представительства для епископата. Резко разошлись мнения и относительно прав епископа. Консерваторы настаивали на том, что каноническим представителем епархии является только правящий епископ и что он имеет право аннулировать постановления священников и даже отводить кандидатуру таковых на Собор. Либералы же, по словам Ореханова, «сводили счеты с епископатом». Тем не менее большинство в 30 человек против 15 проголосовало за право епископата утверждать или отвергать результаты выборов3.

 

Удивительно, что Ореханов обходит молчанием позицию архиепископа Сергия (Страгородского), будущего патриарха, который в своем ответе на вопросник 1905 г. относительно желательности церковных реформ писал, что хотя согласно канонам Архиерейский собор отражает полноту Церкви, но это было верно в эпоху раннего христианства, когда епископов избирал церковный народ, в результате чего епископат пользовался доверием и любовью народа. У нас же, отмечал архиепископ Сергий, епископат назначается­ бюрократически, любовью и авторитетом у народа не пользуется. Следовательно, Собор, состоящий только из епископата, не пользовался бы никаким авторитетом у паствы, и его постановления не имели бы силы. Поэтому в современных условиях рассчитывать на принятие паствой соборных определений может только полностью представительный Собор, в котором правами решающего голоса обладали бы все делегаты, как от клира, так и от мирян.

 

Пройдя мимо этих многозначительных слов архиепископа Сергия, фактически оправдывающих так называемых церковных либералов, Ореханов все же вынужден признать, что в несозыве Поместного собора виноваты не левые богословы, а Царь и его правительство, пошедшие было на уступки Церкви в момент смуты 1905 года. Стабилизировав же обстановку в стране, премьер-министр Столыпин решил не давать Церкви самостоятельности и свободы, считая ее, по словам Ореханова, важным рычагом власти, в то время как патриаршество и Собор «ограничивали бы влияние государства на дела Церкви»4 .

 

Перспектива созыва Собора становилась все более туманной. Лелеялись в Церкви еще надежды на то, что Царь разрешит созыв Собора в рамках празднования 300-летия династии Романовых. Но и после гибели Столыпина Царь не спешил с Собором. В 1912 г., все еще не теряя надежд на созыв Собора, Синод созвал новое Предсоборное совещание, результатом которого явился пятитомник проектов церковных реформ, легших в основу повестки будущего Собора.

 

Отречение Николая II 2/ 15 марта 1917 г. обезглавило Церковь — с точки зрения земного ее управления. Но такие ее внутренние события, как анкетирование епископата в 1905 г., предсоборные Присутствие 1906 г. и Совещание 1912 г., не прошли даром. Они подготовили материал для Предсоборного совета, превратившегося с открытием Собора в августе 1917 г. в Соборный совет, разрабатывавший материалы для внесения на обсуждение и утверждение или отвержение соборными сессиями.

 

Не следует также забывать, что избрание делегатов на Собор было фактически первыми абсолютно свободными выборами в России, на несколько месяцев опередившими выборы в Учредительное собрание.

 

Ко времени своего отречения Николай II достиг предела отчуждения и от российского общества в целом, и от Церкви и ее руководства. Как пишет последний протопресвитер российских армии и флота Георгий Шавельский, к 1916 г. возмущение распутинщиной достигло уже российских вооруженных сил — как офицерства, так и нижних чинов. Волей императрицы последним предреволюционным обер-прокурором был Раев — распутинец и полное ничтожество. Епископы-распутинцы занимали митрополичьи кафедры в обеих столицах. Накануне Февральской революции даже всегда послушный Синод отказал Раеву в выпуске обращения к народу в поддержку царя и династии. Вероятно, немалую роль в этом решении сыграло и игнорирование Николаем Вторым последнего обращения к нему Синода, который, предвидя, по-видимому, надвигающуюся катастрофу, просил о разрешении созвать Собор в 1916 г., чтобы освободить Церковь от ответственности за государственную политику. На это обращение «двенадцатого часа» Царь вообще не отреагировал.

 

Интересно, что, отрекаясь от престола, Царь вспомнил не об официально возглавляемой им Русской православной церкви, а о старообрядцах, сказав: «…мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве»5. Может быть, он понял в этот момент, какую роковую ошибку совершали его предшественники, преследуя в течение почти 250 лет старообрядцев — то есть именно то религиозное течение русского народа, которое благодаря своему принципиальному консерватизму должно было бы быть главной опорой династии?..

 

Русскую православную церковь синодальной эпохи не случайно обвиняют в пассивности, в чрезмерно покорном подчинении государству. Действительно: Петром Великим она была лишена права самостоятельного голоса, права критики любых правительственных мероприятий, в том числе и крепостничества. Мы знаем, как печально закончились служение и земная жизнь митрополита Арсения Мацеевича в эпоху Екатерины II лишь за то, что он посмел отказаться произнести архиерейскую присягу, утвержденную Петром Великим, в которой крайним судией назывался не Бог, а монарх, а также за призывы восстановить патриаршество. Верно и то, что голос митрополита Арсения был гласом вопиющего в пустыне не только в современном ему синоде, с холопской готовностью по требованию Екатерины осудившем своего собрата фактически на мученическую смерть.

 

Возникает, однако, вопрос — почему же положение Церкви не улучшилось в эпоху Великих реформ Александра II? Тогда ведь ходили даже разговоры об обращении к царю с просьбой восстановить патриаршество. Но и в царствование Александра II продолжалось постепенное отнятие остатков власти у Синода с передачей ее обер-прокурору и подчиненным ему, а не Синоду, консисториям.

 

Дело в том, что александровские реформы были социально-экономического и микрополитического характера, тогда как для изменения положения Церкви в государстве требовалось изменение самой системы государственной власти, ее ограничение. Это было провозглашено лишь Манифестом 17 октября 1905 г., после чего сохранение обер-прокурорского диктата в Церкви стало анахронизмом.

 

Еще большим анахронизмом стало его существование после падения самодержавия, и Временное правительство сразу же это осознало. Уже 20 марта (ст. ст.) оно объявляет равенство всех религий перед законом, а 29 апреля временный Синод выпускает обращение к Церкви с призывом восстановить древний православный принцип выборности епископата и учреждает Предсоборный совет для подготовки Поместного собора, накануне открытия которого, 5 августа, отменяется обер-прокурорская система.

 

Кстати, выборы не подтвердили опасения консерваторов, что они дадут отрицательные для Церкви результаты. Так, на место распутинца Макария митрополитом Московским был избран Тихон, будущий патриарх, на место петроградского митрополита-распутинца Питирима был избран будущий мученик Вениамин (Казанский). Потеряли свои кафедры и такие распутинцы, как Серафим Чичагов и скандальный полуграмотный «друг Распутина» Варнава Тобольский. В результате перевыборов лишился харьковской кафедры весьма достойный, но крайне консервативный митрополит Антоний (Храпо­вицкий), в 1918 г. избранный митрополитом Киевским на место убитого 26 ян­варя 1918 г. крайне консервативного митрополита Владимира.

 

Хотя Временное правительство объявило полную свободу вероисповеда­ний, оно продолжало дотировать Православную Церковь, предоставив, напри­мер, 2,5 миллиона рублей на расходы по проведению Собора. Идя навстречу Православной Церкви, Временное правительство утвердило принятое Предсоборным советом постановление о том, что главой государства и министром исповеданий должны быть лица православного вероисповедания. Председатель Петроградского религиозно-философского общества, будущий профессор­ церковной истории Антон Владимирович Карташев стал последним обер-прокурором, подготовив самоликвидацию и передачу власти Поместному собору.

 

11/24 июня 1917 г. открылся Предсоборный совет, состоявший из всех членов Синода, плюс семи архиереев, избранных правящими архиереями и их викариями, четырех делегатов от духовных учебных заведений, восьми делегатов, избранных от советов духовных академий, двух делегатов от монашества, одного представителя единоверцев, одного представителя от Грузинской Церкви, восемнадцати лиц, кооптированных Синодом, и восьми делегатов от Всероссийского съезда духовенства и мирян. Это был съезд 1200 представителей левого приходского духовенства, состоявшийся в мае 1917 г. Из епископата, насколько известно, были приглашены только экзарх Грузии митрополит Платон и епископ Андрей Ухтомский, который позднее присоединится к старообрядцам и падет жертвой коммунистического террора.

 

Как сообщает профессор Карташев, «за 10 дней своих работ съезд сформулировал свои [положения] по всем основным пунктам церковной реформы. И это было поддержкой… для официального Предсоборного совета смело подготовлять проекты реформ для Собора. Съезд провозгласил идеал народоправства в политике, передачу земель земледельцам и социальную справедливость в сфере труда и капитала, свободу совести и культа. [Однако] съезд отверг идею отделения Церкви от государства, высказал пожелание, чтобы Православная Церковь осталась… первенствующей, чтобы Церкви получали от государства материальную и правовую поддержку, чтобы Закон Божий был обязателен в школах и чтобы в руках Православной Церкви остались руководимые ею школы. Таким образом Съезд показал, что духовенство при всей своей левизне в общей верности интересам пастырского служения не разойдется с епископатом. Так оно и оказалось на Соборе»6.

 

15/28 июля Предсоборный совет принял законопроект об отношениях между Церковью и государством в следующей формулировке:

 

«В Русском государстве Православная Церковь должна занимать первое среди других религиозных исповеданий… публично-правовое положение, приличествующее ей, как величайшей народной святыне… а также как религии большинства населения.

 

Двунадесятые праздники, воскресные и особо чтимые Православной Церковью дни признаются государственной властью неприсутственными днями.

 

Глава государства и министр исповеданий должны быть православными.

 

Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется Православная Церковь»7.

 

Первым (и пока последним) министром вероисповеданий стал Антон Карташев. 20 июня/3 июля Синод принял «Временное положение о приходе» как об автономном юридическом лице, чем было положено начало возрождению самоуправляемого прихода в качестве основной ячейки церковной структуры, призванной содействовать активизации мирян в Церкви.

 

Теперь, задним числом, можно лишь пожалеть, что Совету не хватило смелости объявить СЕБЯ чрезвычайным Собором, чьи постановления и определения имели бы силу законов, действительных на период чрезвычайного положения в стране вплоть до нормализации, когда можно будет собрать полноценный Собор c правом пересмотра, отмены и утверждения определений, принятых на этом несостоявшемся чрезвычайном Соборе, и принятия новых определений. Понятно, что такое ограниченное по численности, но компетентное по составу собрание могло бы завершить работу в гораздо более сжатые сроки, чем разношерстный Собор 564 делегатов, так и не успевший завершить свою программу, принять и утвердить все подготовленные определения и постановления. В первом случае, вне зависимости от дальнейших действий большевиков, Церковь вступила бы в советскую эру полностью преобразованной и структурированной, в результате чего, даже учитывая большевицкий разгром, сохранившийся остаток Церкви вошел бы в постбольшевицкую эру в виде работоспособной и завершенной структуры, а не в том хаотическом состоянии, в котором Церковь оказалась в реальном посткоммунистическом мире.

 

Но вернемся к Собору реальному, а не к тому, который мог бы быть, если бы да кабы… Предсоборный Совет весьма эффективно подготовился к своей функции, превратившись с открытием Собора в Соборный Совет. Как пишет Карташев, «выборы [на Поместный собор] от епархий были трехстепенными: приходские собрания избирали выборщиков для благочиннических собраний, последние посылали выборщиков в епархиальные собрания, где избирались члены Собора»8.

 

Накануне открытия Собора, 5/18 августа, Временное правительство ликвидировало Синод, заменив его Министерством вероисповеданий, во главе которого встал А.В. Карташев.

 

На Великом Московском Поместном соборе, который открылся 15/28 августа 1917 г., епископат был представлен в полном составе, а каждая епархия­ была представлена тремя мирянами и двумя клириками. В результате миряне­ составили абсолютное большинство — 314 против 250 лиц духовного звания. В числе последних были еще представители от духовных учебных заведений и монастырей, а также от армии и военного духовенства. Парадоксально, но созыв Церковного Собора стал возможным только после падения власти «православных государей» и прихода к власти, казалось бы, далеких от Церкви либералов и умеренных социалистов Временного правительства.

 

Как замечает Карташев, с отречением Николая II и приходом к власти внеконфессионального Временного правительства «исчезла юридическая база, соединявшая [Церковь] с государством. Новая государственная власть уже [правила] не Божьей милостью, а… волею исторического случая»9.

 

Московская патриархия устами своего историка профессора Цыпина осуждает Временное правительство за национализацию церковно-приходских школ, которых, благодаря стараниям покойного Победоносцева, ко времени падения монархии было 37 тысяч, то есть одна пятая всех начальных школ в империи. Цель их была — формировать монархические настроения у учеников этих школ. Но, как справедливо замечает Карташев, существование школ такого направления в значительной степени за счет казны стало во внеконфессиональном государстве полнейшей аномалией. К тому же речь шла не о насильственной национализации церковно-приходских школ, а о прекращении государственных дотаций на их существование. Временное правительство не претендовало на те школы, которые финансировались исключительно из церковных или частных средств, а таких было чуть меньше половины из указанного общего их числа. Более того, Временное правительство обязывалось вернуть Церкви ту часть расходов на совместное государственно-церковное строительство, которая была затрачена старым Синодом. Интересно, что даже вышеупомянутый съезд левого духовенства высказался против национализации церковно-приходских школ.

 

О лояльности Временного правительства к Православной Церкви говорит и то, что законопроект министерства внутренних дел, подготовленный для утверждения будущим Учредительным собранием, определял взаимоотношения Церкви и Государства как мирное сотрудничество «двух независимых самоуправляющихся организмов»10. Иными словами, законопроект предусматривал воссоздание подлинной церковно-государственной симфонии, а не механическое отделение Церкви от государства. На могущий возникнуть вопрос о возможности реализации этого проекта можно лишь ответить, что подлинные демократии отличаются от деспотий и самодержавия своей законопослушностью. Следовательно, если бы власть не захватили большевики и вышеупомянутый законопроект был принят, то скорее всего он бы и соблюдался.

 

 

Первые месяцы после отречения Николая II были отмечены левой эйфорией — проходили повсюду епархиальные съезды духовенства и мирян, которые, как было сказано выше, перевыбирали или сбрасывали правящих архиереев11. Последний до-соборный Синод выпустил ряд временных положений, предоставляющих прихожанам право выбора настоятеля и даже епископа. Как пишет Карташев, «вся жизнь епархий перестраивалась снизу доверху в духе самоуправления: самоуправляющийся приход, самоуправляющаяся епархия…»12

 

Но ко времени созыва Собора, после катастрофы июньского наступления на германском фронте, июльской большевицкой попытки захвата власти и прочих признаков революционного разгильдяйства и распада в тылу, в обществе стало превалировать гораздо более консервативное настроение, что и отразится на дебатах в сессиях Поместного собора и его определениях. «Мода на левизну, — как пишет Карташев, — всё убывала»13. Но это относится к настроениям на Соборе, а также вообще в среде просвещенного общества. Собор, кстати, отказался направить своих представителей на созванный Керенским нелепый «предпарламент» в Петербурге. Что касается невежественных масс, то они, по словам Карташева, «все сильнее соблазнялись левыми обещаниями мира, земли и рая на земле»14.

 

Как уже говорилось, в Предсоборном присутствии 1906 г. партия сторонников восстановления патриаршества одержала победу над противниками патриаршества лишь незначительным большинством голосов, поскольку многие опасались повторения деспотии русских патриархов XVII века, особенно патриарха Никона, обращавшегося не только со священниками, но даже с епископами, как с бесправными рабами15. А то, что в своих ответах на анкету 1905 г. по вопросу реформ в Церкви (при очень критической оценке почти всеми епископами существующего положения Церкви в государстве и предложениях ими радикальных реформ) лишь меньшая часть ответивших коснулась вопроса о патриаршестве, свидетельствует о том, что большинство архиереев вообще видело проблему не в форме и не в титулах, а в самой структуре Церкви и в ее правовом (а вернее, в бесправном) положении в государстве.

 

Подтверждение тому, что и в 1917 г. епископат, а в еще большей степени приходское духовенство и миряне опасались патриаршей деспотии, мы находим в начале работ Предсоборного, а с открытием Собора — Соборного Совета, где вначале преобладали голоса за создание коллегиального, соборного, а не единоличного правления в Церкви. В числе противников восстановления па­триаршества был, как уже говорилось, и будущий патриарх — митрополит Сергий (Страгородский). И победили сторонники патриаршества лишь тогда,­ когда захват власти большевиками стал очевидным. Тогда-то у большинства делегатов и появилось ощущение, что в эпоху надвигающейся диктатуры большевиков Церковь должна олицетворяться личностью. Один из делегатов от крестьян, как вспоминает князь Григорий Трубецкой, заявил: «Синод любить невозможно, а нам нужен глава Церкви, которого мы можем любить!»

 

Одним из проявлений очевидного «поправения» Собора (по сравнению с первыми месяцами после падения царской власти) были и результаты диспута о выборности клира и епископата, который закончился компромиссной формулой частичного отказа от выборности. Право прихожан выдвигать своего кандидата в настоятели допускалось лишь по мотивированном несогласии принять священника, назначенного епископом. И окончательное слово предоставлено было единоличному решению епископа. Право епархиальных съездов выбирать или отставлять епископа превращено было в право рекомендации, а не решающего голоса.

 

Пожалуй, наиболее убедительным докладом против восстановления патри­аршества было выступление Н.Д. Кузнецова — юриста и профессора церковного права, который до конца сессий Собора настаивал на сохранении выборного права соответственно за прихожанами и епархиальными съезда­ми. Он же настаивал на предоставлении полного права юридического лица приходу. Этот вопрос, однако, потерял свое значение с провозглашением ленинского Декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, лишившим юридического лица не только приход, но и всю Церковь.

 

Но вернемся к докладу Николая Дмитриевича Кузнецова. Как человек православно-верующий он подчеркнул, что вполне признает необходимость «учреждения в Русской Церкви института Первого епископа», а выступает он лишь против русской традиции патриаршества, как оно сложилось на практике в XVII веке. Особенно — при патриархе Никоне, когда рядовому священнику попасть на прием к патриарху было невозможно, а епископ, чтобы попасть к патриарху на прием, должен был одаривать всевозможными подношениями не только самого патриарха, но и слуг его. Никон, несущий главную вину за до сих пор не изжитый Русской Церковью Раскол, отказывался называть других архиереев братьями, отнимал у них в свою пользу отдельные храмы и даже целые благочиния, публично оскорблял их сан. Легче было попасть на прием к царю, чем к патриарху. Именно такое издевательское отношение к собратьям и клиру, по словам Кузнецова, было одним из факторов, приведших к ликвидации патриаршества Петром при достаточно равнодушном отношении к этому рядового духовенства. Кузнецов выражает опасение, что такие сторонники восстановления патриаршества, как архиепископ Антоний (Храповицкий), «намерены обратить всех русских архиереев в послушников Патриарха» — как при Никоне и его предшественниках, когда попиралось 34-е правило, гласящее: «Епископам… подобает знати первого… яко главу… творити же каждому только то, что касается его епархии… но и первый ничего да не творит без рассуждения всех…» «Никакого посредника между Христом и другими епископами православное сознание не допускает»16. Другими словами, Кузнецов показывает, как далека была реальность русского патриаршества от идеала соборности (во всяком случае — на уровне духовенства), и выражает опасение, что этот горький опыт повторится, если патриаршество в России восстановится.

 

Самыми красноречивыми защитниками восстановления патриаршества на Соборе были профессор (а к концу Собора протоиерей) Сергей Булгаков и архимандрит, а позднее епископ-мученик Илларион (Троицкий). Но характерно, что структура, разработанная ими и принятая на Соборе, весьма ограничивала как раз прерогативы патриарха. Во-первых, каждые три года патриарх был обязан собирать Поместный собор17 . Патриарх был председательствующим по положению, как на Поместном соборе, так и в Синоде и Высшем Церковном совете. В повседневной же деятельности власть патриарха ограничивалась Священным Синодом, состоявшим из представителей епископата и духовенства, и Высшим церковным советом, избираемым на Поместном соборе тайным голосованием на трехлетний срок до созыва следующего Собора и состоявшим из одного представителя монашества, пяти приходских клириков и шести мирян18. Решения в обоих учреждениях принимались голосованием всех членов, причем у патриарха было два голоса только в случае, если голосование в ВЦС или в Синоде оканчивалось вничью. Это было единственное отличие права патриарха от прав остальных членов.

 

По первоначальным решениям Собора патриарх, в соответствии с церковными канонами, не имел права назначать себе преемников — только Поместный собор был вправе избирать нового патриарха. Он также не имел права управлять Церковью единолично.

 

К сожалению, по мере захвата страны воинствующими богоборцами Собор должен был посчитаться с реальностью и предусмотреть возможность того, что власти не допустят нормального функционирования Церкви. И потому перед своим вынужденным роспуском 20 сентября 1918 года Собор принял ряд чрезвычайных определений, опрокидывавших первоначальные определения. А именно: предоставил патриарху право управлять Церковью единолично в случае невозможности нормального функционирования ВЦС и Синода и поручил ему составить список лиц, которых он готов был видеть во главе Церкви в случае собственной кончины или невозможности созвать Собор.

 

Так волей-неволей была восстановлена именно та структура церковной власти, которой так опасался профессор Кузнецов. И опасения его оправдались. Хотя власть преемников патриарха Тихона в продолжение всего существования Советского Союза была весьма эфемерной, однако и она, как всякая власть, перед которой открыты возможности произвола, оказала развращающее влияние на Церковь и ее руководство, которое, можно сказать, «вошло во вкус».

 

К сожалению, и долгожданное падение тоталитарного режима советской власти, вопреки всем надеждам и упованиям, не привело к восстановлению соборности в Церкви — даже в той ограниченной форме, намеки на которую появились на юбилейном Поместном соборе 1988 года. Тогда был принят­ весьма куцый, в сравнении с Собором 1917-1918 гг., Устав. Однако он предписывал созыв Поместных соборов не реже чем раз в 5 лет, а Архиерейских соборов — не реже чем раз в два года, принял приходской устав, который хотя и уступал значительно Уставу 1917-1918 гг., но все же предусматривал создание церковного суда и ограниченную форму автономии прихода.

 

Но и эти ограниченные подвижки не вошли в жизнь постсоветской Церкви. Деспотизм снова одержал верх над соборностью, оправдав опасения Николая Дмитриевича Кузнецова. То, что в момент вынужденного закрытия Собора в 1918 г. воспринималось как неизбежная временная необходимость, от которой следует отказаться, как только нормализуется статус Церкви, ныне трактуется как нормальное положение вещей.

 

Тот факт, что Поместный собор не созывался с 1990-го года, не только не смущает российское церковное руководство, но более того: даже в год двухтысячелетия был созван лишь Архиерейский собор, а не Поместный, и на нем церковное руководство фактически отказалось от всеобще-церковных Поместных соборов, то есть мы вернулись к началу дискуссии о Поместном соборе, когда идею исключительно Архиерейского собора так тщательно проанализировал и отверг в 1905 г. архиепископ Сергий (Страгородский), предупредивший, что до тех пор, пока наш епископат будет назначаться бюрократически, он не будет пользоваться ни авторитетом, ни любовью народа, а следовательно — не сможет и говорить от имени народа.

 

Это пророческое предупреждение тогдашнего архиепископа, а затем патриарха Сергия не менее злободневно сегодня, чем в 1905 г.. Об отсутствии подлинного авторитета у нынешней иерархии Русской Православной Церкви более чем красноречиво говорят хотя бы распространяемые по всей стране псевдо-иконы таких изуверов, как палач Иван Грозный и пьяница-развратник Распутин. Осуждение Патриархом и архипастырями культа палача и пьяницы не возымело, как известно, никакого воздействия, что свидетельствует об отсутствии доверия современной российской паствы к своему церковному руководству. Упомянутые сатанинские иконы — а иначе их невозможно назвать — продолжают распространяться по всей стране, и какая-то значительная часть народа предпочитает верить им, а не иерархии своей Церкви! Это ли не доказательство того, что максимально представительный Поместный собор — и не трехдневка, как пошло с советских времен, а продолжительный, типа Собора 1917-1918 гг. — жизненно необходим сегодня во имя спасения и оздоровления Православной Церкви в России?

 

Поэтому очень хотелось бы, чтобы те, кто действительно озабочен судьба­ми русского православия, серьезно занялись анализом Собора 1917-1918 гг., уста­новили бы в каких-то частных совещаниях, что, собственно, было окончатель­но принято в форме определений и постановлений на том Соборе, а что осталось­ лишь в черновой разработке; какие определения не устарели по сей день и применимы и сейчас, способствуя оздоровлению Церкви, а что устарело. Ибо если Господу угодно, чтобы Русская Церковь не превратилась в музейный экспонат, об опасности чего предупреждал на Соборе 1988 г. нынешний глава Отдела внешних связей Русской православной Церкви митрополит (тогда еще архиепископ) Кирилл, то рано или поздно ее иерархия должна будет вспомнить о Великом Московском Соборе. И тогда разработки частных богословских кружков и конференций очень даже пригодятся.

 

В заключение следует напомнить, что по апостольским правилам Вселенских соборов меньший Собор может быть аннулирован лишь бОльшим Собором.

 

А что мы видим сегодня? Великий Московский Собор 1917-1918 гг. фактически аннулирован значительно меньшими Соборами 1943 — 1988 гг. На Соборе 1988 г. был принят новый Устав, утверждавший по крайней мере частоту созыва Поместных соборов не реже чем раз в 5 лет, и Архиерейских соборов — не реже, чем раз в два года. С тех пор был лишь один Поместный собор — в 1990 г. Затем собрался юбилейный Архиерейский (т. е. меньший) собор в 2000 г., который запросто отменил Устав и постановления бОльшего — Поместного собора 1988 г.

 

Что это, если не полнейший произвол, сведение собственных же Соборных постановлений к безответственной болтовне?

===============================

 

1 В основу статьи положен доклад, прочитанный автором в сентябре 2003 г. в г. Бозэ (Италия) на международной конференции, посвященной всероссийскому Поместному собору 1917-1918 гг.

 

Даты в тексте приводятся либо согласно господствовавшему в России до 1918 г. юлианскому календарю, отстававшему от григорианского на 13 суток, либо в двух вариантах. Поместный собор открылся 15/ 28 августа 1917 г.

 

2 Иерей Георгий Ореханов. На пути к собору. Церковные реформы и первая русская революция. Москва: Св.-Тихоновский Богословский институт, 2002. С. 198-201.

 

3 Указ. соч. С. 167 и пр.

 

4 Там же. С. 190.

 

5 Ген. Н.В. Рузский. Пребывание Николая II в Пскове. См.: Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Москва: Советский писатель, 1990. С. 160.

 

6 А.В. Карташев. Революция и Собор 1917-1918 г. См.: Богословская мысль. Париж: Св.-Сергиевский православный богословский институт, 1942. С. 83-84.

 

7 Там же. С. 85-86.

 

8 Там же. С. 87.

 

9 Там же. С. 76.

 

10 Там же. С. 85.

 

11 Там же. С. 81-82.

 

12 Там же. С. 82-83.

 

13 Там же. С. 87.

 

14 Там же. С. 89.

 

15 См., например: Н.Д. Кузнецов. Основания, приводимыя для учреждения Патриаршества. Священный собор Православной Российской Церкви. Деяния. Деяние XXXI.Книга IV. Выпуск 1. С. 36-45.

 

16 Там же. С. 38-44.

 

17 Это постановление действует по сей день лишь в Православной Церкви в Америке.

 

18 Следует заметить, что именно такого органа, связующего Патриархию с многомиллионной паствой, весьма не хватает в современной структуре Русской православной церкви.

 

Журнал "Континент", 2004 №121